Сложно говорить всегда о том, как у всех. Наверняка, большинство людей часто сталкивалось с такими высказываниями как «Ну, все так делают», или «слушай, он/она такой/ая же как и все» и тому подобное. В такие моменты я всегда стараюсь уточнить у собеседника: «Кто все?», и часто получается так, что это очередной образ, сложившийся у него в голове под действием внешних факторов и закрепившийся его конкретными жизненными ситуациями, которые однако совершенно могут быть не связаны с предметом нашей дискуссии.
Я очень часто утверждал, что я не хочу быть как все. Мне претит сама идея обобщения, основанная лишь на опыте и минутных явлениях других людей. Стать как все — значило для меня отвергнуть самого себя, изменить своей первородной идее, за которую я цеплялся как за спасительную веревку в мире желчи и яркой темноты. Все ведут себя так, значит, ты будешь вести себя иначе. Все пишут так, значит, ты пишешь иначе. Все любят так, значит, ты будешь любить иначе. Во всем этом кроется такое желание унестись как можно дальше от всех, что подчас я не замечал, где заканчиваюсь истинный Я и начинается слепое следование вживленному правилу.
Череда жизненных событий обернула меня в такую черную вуаль, что на фоне попыток быть не как все, я превратился, пожалуй, в самого загадочного, самого недоступного и сложного персонажа, с которым сталкивалось большинство людей из моего окружения. «Мальчик-актер» — так я себя постоянно называл, оправдывая все мои актерские игры с различными людьми, доведенными порой до абсурда, когда я снова и снова переставал видеть грань между игрой и настоящим собой. Самый адекватный и веселый в компании, я мог за секунду превратиться в самого непонятного и умирающего. Люди полагали, в те моменты я уходил в себя, но по факту — я выходил из себя. Я получал громадное эфемерное удовлетворение от осознания того факта, что сейчас я непонятен, я странен, я, возможно, храню какую-то библейских масштабов тайну, постичь которую способен лишь избранный. На всем протяжении этих игр моим последним спасением был уход во тьму, где я прятался за сложными смыслами, нюансами и мрачными ипостасями, образы которых всегда крутились в моей голове, плавно, но мучительно переходя в самую глубь — в сердце.
Такие метаморфозы сделали из меня того самого добряка на расстоянии, способного как старые переводные картинки моментально измениться до неузнаваемости вблизи. Нет, при всем при этом, во мне всегда бурлило и будет бурлить желание быть нужным другим, прийти на помощь, чего бы это мне не стоило, желание поддержать и поднять человека с колен, даже тогда, когда никто больше не смог ему помочь. Но помогая ему, улыбаясь ему в глаза, я лишь желал скорее уйти снова в свой лес, опасаясь того «спасибо». Это ли не тот дар, о котором пишут и шепотом говорят? Когда ты отдаешь, не желая получить ничего взамен? И это ли не то, о чем я начал тут писать: не ждать ничего взамен, так как ждут обычно все?..
Тьма все сгущалась, когда я вдруг познакомился с человеком. Как всегда, наверно, и происходит, даже столь загнавшие себя в ловушку самих себя люди, могут вдруг столкнуться с тем, что напрочь изменит их законы, мысли, их суть. Можно это представить как процесс лоботомии, который начался незаметно для тебя, но последствия от которого ты все сильнее и сильнее ощущаешь ближе к концу.
Я никогда всерьез не относился к свету. Свет здесь как собирательный образ всего доброго, искреннего, теплого и настоящего. Я настолько погрузился во тьму, стараясь уметь быть добрым, что абсолютно забыл, каково это, погружаться в свет, стараясь иногда уметь быть злым. Свет — он же на поверхности, он же неглубок, он же не может быть печалью, столь красиво переливающейся всеми оттенками черного в твоей душе, превращая тебя в загадочного и таинственного, того самого — не такого как все.
Свет у них — это просто, это искренне. Это отсутствие фальши, это милые глупые улыбки, это глаза, с виду, вроде, пустые, но при этом столь наполненные какой-то теплой субстанцией. Свет у них — это счастье, и то спокойствие, о котором ты всегда так мечтал. Свет у них — это деление, это «мы», вместо «я и ты», это их нутренной лифт, который несет все клады их души на поверхность, чтобы, наконец, поделиться ими с другим. Это их честность, доброта и забота.
Я познакомился с человеком, который буквально проник в меня насквозь. Спотыкаясь, укалываясь о мои внутренние шипы, словно Данко, который в итоге, как и в легенде, жертвует собой, лишь бы спасти. Человек этот стал моим зеркалом, где в отражении я увидел истинного себя: темного, сложного, непонятного, но из которого пульсировали частички того света, иногда прорываясь наружу, но чаще не долетающие до поверхности, где бы их подобрал себе другой и направил бы в себя. Я начал совершать то, что раньше не совершал, я начал думать так, как не думал никогда раньше. Но медленно и неуверенно.
Человек же этот ловил те частички, но ему было мало, становилось теснее. Моя тьма, сковавшая меня почти везде, не давала мне осознать:
я могу стать счастливее, только если стану как все.
Как все они: простые, но душевные; улыбчивые, но серьезные; искренние и настоящие. Да, они выглядят порой смешно, с этими наполненными глазами, но именно это делает их свободными от себя и счастливыми. Именно это меняет их мысли, переводя те в светлое русло, о котором ты, актер от бога, на самом деле так в тайне мечтал («добрые мысли» так бывает?»).
Со всей «высоты своей глубины» я считал, что знаю других порой лучше, чем знали они себя. Ты не такой как все, когда можешь объяснить человеку, почему сейчас он неправ. Тебе проще рассердиться и сыграть сцену, чем дать свету шагнуть впереди. Человек этот, не осознавая, возможно, открыл мне глаза на себя, в финале открывшись полностью мне. Я увидел, сколь много моя чернота оставила в нем следов. Я увидел там следы величайшей борьбы, почти как в тех эпосах про битвы богов. Все было покрыто толстым слоем пепла, от которого свет человека уже почти не пробивался наружу.
В тот момент я понял, что творю. Да, звучит по-книжному, и мало теперь кто мне поверит в это, но, пускай, моя правда будет теперь со мной.
Человек открыл мне то, что я никогда не понимал — истина в простоте, истина в чистоте и желании отдавать. Я отдавал и честно не просил ничего взамен, но не прося, я думал и думал много. Думал над тем, что если вдруг я одинок в своих стремлениях отдавать, что если человеку тяжко со мной или тяжко будет мне потом. Что если будет плохо, если я чего-то не сделаю, или чего-то не сделает человек. Что если..?
Что если я был неправ? Что если я понял, что нужно для счастья? Что если «стремиться отдаться, а не быть одиналом»?
И тогда человек открыл мне истину:
я могу быть счастливым и сделать другого счастливым, лишь став как все. Как все настоящие, честные и добрые, как все любящие всю жизнь и добивающиеся успеха. Как все светлые и редкие люди, которых в мире пересчитать по пальцам.
Меня научили отдавать, но я долго учился. «Достоинства жены восхищали его, а недостатки умиляли.»
Тьма сходит на нет, мне открыли канал, по которому она струится наружу, давая моему свету выйти на волю и вспомнить: мой свет — это моя истинная правда. Не домыслы, не бесконечные стенания, а любовь, которую я хочу отдать целиком и полностью.
Быть не как все — это не просить вернуться; это простить предательство; это бояться заговорить не от страха отказа, но от страха причинить боль; это не пытаться всучить свое видение, а любопытствовать, как у других; это дарить блага, лишь чтобы увидеть улыбку. Быть не как все — это любить и светить, отдавать и не думать, это быть всегда разным, при этом быть самим собой с ним, с человеком. Спасибо, что открыл мне это.
Поэтому это свет в начале моего жизненного тоннеля.
Eugene Berlin | Евгений Берлин 